"Хочу быть достойным чести отца..."

Сегодня на канале интервью с человеком, чья жизнь – пример силы духа и торжества воли на пути к поставленным целям. Штурман дальней авиации и авианаводчик, который сначала лишился возможности летать, а затем, после подрыва на мине - и ходить на своих ногах. Это не помешало ему остаться в ВВС, написать учебное пособие для авианаводчиков, работать советником президента, водить автомобиль, прыгать с парашютом и ...стать монахом. Итак, Герой Советского Союза полковник Валерий Бурков, ныне монах Киприан.

- Начну с вопроса про вашу альма-матер. Когда сын летчика выбирает для себя авиацию, это неудивительно, но почему все-таки именно ЧВВАКУШ, а не какое-то другое летное училище?

- Челябинское авиационное училище я выбрал, потому что его заканчивал мой отец, мы жили в гарнизоне этого училища, отец в нем преподавал. И потому что я все время находился среди штурманов, пропитывался особым духом отношений летчиков. Поэтому для себя я с детства другой профессии и не знал. Хотя отец предлагал мне рассмотреть другие, невоенные профессии. Например, следователя или машиниста поездов дальнего следования.

- Каким вы запомнили училище, его атмосферу, преподавателей?

- Училище замечательное, единственное своего рода в советское время. В нем готовили штурманов для дальней, фронтовой и морской авиации – для всех. Ну и, конечно, там был очень сильный преподавательский профессорский состав, замечательные инструкторы… Программа обучения была такая мощная, что я потом в боевом полку так не летал, как мы летали на 4 курсе. И сами полеты были гораздо интереснее и больше пользу приносили в профессиональном плане, чем полеты, скажем, в боевом полку. То есть, попав в боевой полк, в каком-то смысле я начал деградировать, потому что достиг уже большего в полетах, большей разноплановости применения боевого оружия с разных высот в училище. А в боевом полку все время было почти одно и то же, не было возможности совершенствования.

- Пишут, что вы выпустились с налетом 300+ часов, что было довольно круто по тем временам.

- Да.  Нас тогда 10 человек закончили училище с присвоением классной квалификации «штурман 3 класса». Меня инструктором оставляли, но я отказался. Вернее, сначала согласился, но моего друга не оставляли, поэтому я передумал и с друзьями уехал на Дальний восток - в полк дальних ракетоносных бомбардировщиков, который базировался в Воздвиженке Приморского края. Летал я на Ту-16. Хороший самолет. Интересно было на нем работать штурманом, потому что автоматизированных систем на нем не было, надо было думать головой.

С отцом Анатолием Ивановичем Бурковым

- Насчет однообразия в боевом полку - может, вы попали в такой период, когда мало летали?

- Нет, у нас было много полетов. Это в 90-е было мало полетов. А тогда летали вполне достаточно, по 100 часов за год в любом случае налетывали. Я не могу сказать, что эти полеты были совсем не интересны, я летал и на Каспий на пуски ракет с командиром эскадрильи, потом перевозили ракету «воздух-земля» с востока в Прибалтику, в Тарту, через всю страну. Где мы только не летали, и на Камчатку, и на Север - полеты были разные, с посадками в разных городах, всегда какое-то общение, везде свои выпускники.

Кроме того мы летали на сопровождение американских авианосцев «Мидуэй» и «Энтерпрайз», встречались в небе с американскими пилотами. Наша задача была подлететь к авианосцу как можно ближе и сфотографировать его, а задача американцев – не пустить нас. Вот мы и соревновались все время, кто кого. Поэтому не скажу, что было совсем неинтересно, но с точки зрения совершенствания мастерства, конечно, у меня было недостаточно возможностей.

- Здесь на канале, кстати, было интервью с полковником Александром Ренёвым, который в 2000 году пролетел над авианосцем «Китти-Хоук» и сфотографировал его - громкое событие тогда было, в вашей практике случалось подобное?

- Да, я попал в опытный экипаж, командиром был командир эскадрильи – летчик от Бога. Обычно американцы не давали нам снимать - становились под брюхо и закрывали камеры. И по бокам возле крыльев тоже становились, так что в бок не уйдешь, и так в коробочке сопровожали нас, не давая пройти над авианосцем. И как-то мы полетели метрах в десяти от воды, чтобы нас не обнаружили, и потом командир резко взял вверх, так что американцы не успели встать под камеры. И в тот раз прямо хорошо получилось – сфотографировали всю палубу.

Молодой офицер

- Сколько вы в том полку прослужили?

- Прослужил там 4 года - с 1978 по декабрь 1982-го. Пролетал из них три. Потом я заболел туберкулезом и лечился.

- Как бы могла сложиться ваша авиационная судьба, если бы тогда, в 1981-м вы не заболели, а, как и планировали, уехали бы в командировку в Афганистан к отцу, затем живым-здоровым вернулись в Союз?

- При мне начали поступать новые самолеты Ту-22 и Су-24. В принципе, я думал перейти на Су-24, так бы и пошел дальше летать, но болезнь помешала, как раз в этом момент я был списан по летной работе. Поэтому в любом случае о полетах речь могла идти не раньше, чем года через три. Но это значит, что ты от других отстаешь и т.д. А сложилось все вообще по-другому. Богу, видно, было угодно, чтобы я пошел в авиационные наводчики.

- Когда вас первый раз согласовали в Афганистан, на чем вы там должны были летать?

- В транспортной авиации или на вертолетах… Отец сказал, на месте разберемся.

- А второй раз, после лечения – вы же были списаны с летной работы?

- Тогда уже речь могла идти только о какой-то наземной работе.

- Вот скажите, отец был в командировке в Афганистане, и вы должны были поехать к нему, но заболели туберкулезом. Когда, наконец, вылечились и вас согласовали второй раз, у него уже командировка заканчивалась. Зачем тогда вы хотели в Афганистан, если отца там уже бы не было?

- А какая разница – служить вместе или нет? Мне в принципе туда хотелось поехать. Просто сначала была такая возможность - послужить с батей вместе. Но она так и не сложилась.

- Так что именно туда вас так тянуло? Неужели потому что не рутина и не скучно? Или какой-то опыт надеялись приобрести, несмотря на опасность?

- Изначально юношеский романтизм - помочь братскому афганскому народу…

- Задор?

- Не-е-ет. Никакого задора. А знаете - желание поучаствовать в каком-то настоящем деле. На братский афганский народ напал враг, вот надо помочь братскому афганскому народу. Мы же воспитывались как воины-интернационалисты. Поэтому это было нормальное желание военного человека поехать в горячую точку, за правду… Сила в правде, как в известном фильме сказано. За други свои послужить…

- Когда погиб отец, вас вместо Афганистана отправили на хорошую тихую должность…

- Да, это должность – мечта любого списанного летчика. Районный центр безопасности полетов. На гражданском аэродроме. Через стенку гражданские диспетчеры сидят, с другой стороны мы. Наблюдаем за безопасностью полетов. В зону ответственности входят борта – мы ими управляем, берем их на контроль. Сутки дежуришь, трое отдыхаешь. Должность подполковничья, хотя звание было -  старший лейтенант. А воинская часть – 20 человек… В общем, работа – не бей лежачего.

- И с такой должности-мечты вы все равно, с третьего раза, напросились в Афганистан, да еще и ПАНом. Как вам вообще пришла идея отправиться авианаводчиком?

- На самом деле про авианаводчиков я узнал из батиного письма еще в начале 82-го года, когда я должен был туда приехать, но лежал в госпитале с туберкулезом. Он написал, что самая опасная профессия там – авиационные наводчики.

В Афганистане

- Причем он вам это явно написал без всякой задней мысли…

- Ну да, просто написал. Потом, когда я выгружал гроб своего отца, у меня и возникла такая мысль… Если вначале это было такое юношеское желание повоевать за правду, за Родину, за братский афганский народ, то когда ты гроб выгружаешь, то, конечно, возникает другое. Ты ж понимаешь, чем это может закончиться, это ж не где-то кого-то убили, это твой отец в цинковом гробу. Поэтому мысль уже была такая… захотелось просто по-настоящему понять… себя понять, во-первых, а второе – понять, ради чего можно жить и умирать. Ради чего погиб отец там… И поскольку в его письмах были ответы на эти вопросы, то мне хотелось понять и себя - а за что я готов рискнуть жизнью. Мне батя говорил: «У тебя есть две задачи в жизни – познать себя и победить себя».

- Мудрый был отец. Где-то написано, что у вас с ним были особые отношения, очень дружеские.

- Да, в конечном итоге мы стали друзьями. Он мне доверял свои тайны, и я с ним откровенен был абсолютно.

- Немногие могут похвастаться такими отношениями.

- Это на самом деле редкость, когда сын и отец именно дружат. А дружить - значит доверять друг другу, не скрывать ничего друг от друга.

- Вы действительно, когда просились в авианаводчики, каждый раз приписывали: «Хочу быть достойным чести отца»?

- Да, с добавлением «…погибшего в Афганистане».

- И что вы почувствовали, когда вас отправили?

- Наконец-то! Ну два года меня не пускали…

- Обучение какое-то было работе авианаводчика?

- Нет. Такой профессии вообще не существовало официально.

- А сейчас существует…

- Сейчас да, этому обучают. И как раз первый курс боевой подготовки офицеров групп боевого управления авиацией, т.е. авиационных наводчиков, был написан мной в академии.

- Это в Афганистане стало понятно, что нужна такая отдельная профессия, и она получила свое развитие?

- Еще во время первой мировой войны корректировали действия авиации с земли, во время второй – тем более. В окопы во время наступления, когда массово работает авиация, выезжали представители от боевых полков, штурмовых особенно, например, когда Ил-2 утюжили окопы противника, чтобы по своим траншеям не бабахнуть - выезжали туда и подсказывали цели, но это не были специально подготовленные люди, именно представители из штаба. Война закончилась и авианаводчики тем более стали не нужны. То есть специально их никогда не готовили. А вот у американцев это было постоянно. И когда я готовил в академии документы по группам боевого управления и учебное пособие по боевой подготовке, изучал американскую литературу. Я когда посмотрел, думаю, е-мое, все, оказывается, давно отработано. Только у американцев.

- То есть, вам, когда вы начинали авианаводчиком, такое пособие пригодилось бы.

- Ну конечно пригодилось бы. Так дело в том, что к тому, к чему пришли американцы, я пришел в Афганистане, предложения были выдвинуты еще там. И они были обсуждены даже на высшем военном совете и приняты. И на Панджшерской операции, на которой я и был ранен, эти предложения обкатывались.

- Какие, например, можете сказать?

- Это просто были предложения по более эффективному управлению авиацией в ходе выполнения ею боевых задач по авиационной поддержке наземных войск с целью повышения эффективности авиационных ударов одной стороны, и с другой – с целью минимизации вероятности авиаударов по своим войскам. Это тоже на войне имеет место - так называемый дружественный огонь среди своих. И у пехоты так бывает – перепутали кто где и давай стрелять в друг друга. Это я и по своей практике знаю – удар по своим войскам со стороны авиации. Это все ошибки боевого управления авиации и взаимодействия с пехотой.

Кандагар, 1984 г.

- Вот вы приехали в Афган. Про ПАНов вообще мало информации. Как вы начали, кто вас обучал?

- Никто ничему не обучал. Мне ребята сказали просто: пойдешь – сам все увидишь. Они сами всему учились на ходу. Но мне было проще – я же штурман. Я ориентировался на местности лучше, чем пехота. Помню случай, когда комбригу его штабист, артиллерист, говорит, мы вот здесь находимся, а вот это вражеский пункт, надо туда нанести огонь. Я объясняю, нет, мы находимся здесь, и это наш пункт, а вот следующий - вражеский. И я оказался прав.

- Если говорить о профессии авианаводчиков, что в ней главное - физическая выносливость, знания, интуиция?

- Какая интуиция! Еще не хватало, чтобы авиационный наводчик – специалист работал интуитивно, по наитию. Должен быть профессионализм, а не «мне ка-а-ажется», «я чу-у-увствую»… Но мне было легко, потому что я летал. И с предельно малых высот я бомбил, то есть я понимаю, как летчик видит. А когда человек не летал, он не знает, что видит летчик. И он смотрит со своей колокольни и говорит: «Вот там дерево стоит». А у этого летчика 100 деревьев вокруг! Ну там в Афганистане, правда, не деревья, а горы. Я помню, один там наводил – удар произошел, он говорит: «Ой, а теперь на 180 градусов в обратную сторону…» (улыбается).

Никто не обучал, и ребята были разными. Были и офицеры боевого управления, но их учили наведению по локатору истребителя на самолет противника. Это совсем другое, но они хоть какое-то представление имели о наведении. Хотя наводить вертолеты или бомбардировщики на наземные цели вообще никто никогда не учил. А я же штурман – мое боевое применение как раз по наземным целям. Поэтому у меня с собой всегда была НЛ-10 линейка и карта с таблицами углов бомбометания.

- Наверное, вас можно назвать эффективным авианаводчиком?

- Не знаю насчет эффективности, а вот предложения… я анализировал, что и как происходит, видел недостатки в применении авиации – в том числе и со стороны пехоты, которая очень часто неразумно применяет авиацию. Ну вот чтоб было понятно – на боевые действия выделяется определенный летный ресурс, летчик имеет определенное напряжение – четыре вылета в день, или три, или пять в зависимости от типов самолетов, дальности полетов и т.д. А пехоте важно, чтобы авиация висела в воздухе. И вот мы идем по пустыни - ну никто нас сейчас не может обстрелять, неоткуда, но нет, авиация должна висеть, хотя ей там делать нечего. Зря летают, впустую тратят летный ресурс и свои силы. Другое дело, когда мы подходим к ущелью, или это местность, где может быть устроена засада, вот тогда да - вертушки вперед, обрабатывать их огнем, участки эти, вести доразведку впереди пехоты, тогда они нужны. А так они полетали-полетали, выработали ресурс. К ущелью подошли, в ущелье заходить, а вертушек нету, все уже. А зашли в ущелье – раз-раз и расстреляли роту. Вот при мне это было. И наш наводчик Игорь Блинов, Царство ему Небесное, там погиб…

После подрыва на мине. Кабул, медсанбат

- Сейчас активно используют беспилотники, возможно, поменялись и принципы работы наводчиков, вы не следите за тем, как развивается эта  профессия?

- Я сейчас монах, зачем мне это? Хотя определенная информация доходит, интересуюсь. Как-то в Кремле произошла вот такая встреча. Ко мне подошел один майор, тогда, по-моему, еще капитан, это года три назад, и сказал, что он из Сирии, я увидел это и по награде, наводчик, который прочитал мою историю и взял позывной «Монах». Один раз ему очень помог этот позывной, как он сам рассказал. Вот от него я много узнал, как работают авианаводчики в Сирии. Могу сказать, судя по его рассказам, мало что изменилось в лучшую сторону (улыбается). Те же радиостанции, которые я испытывал в Афганистане, первую партию – первые четыре легкие радиостанции. Такая же не очень хорошая связь и много чего другого.

После подрыва на мине

- А почему у вас позывной был «Боцман»?

- Да потому что в районном центре управления воздушного движения города Челябинска позывной был «Боцман-контроль». И потом мне нравилось слово «боцман» (смеется).

- Почему у вас, когда вы подорвались на мине, был другой позывной – «Визит»?

- Просто во время Панджшерской операции 84-го года менялись все позывные. Абсолютно. Самолетов, вертолетов… Более того, я с двумя своими товарищами разрабатывали все эти названия – «Пчелка», «Шмели», «Стрижи». Это все наши придумки.

- С интуицией разобрались, а физическая выносливость – она же действительно нужна ПАНу?

- Конечно. Я когда первый раз получил все оружие, с которым мне надо было идти на боевые действия, радиостанцию в 23,5 кг, думал – все, я умру на первом восхождении в гору (смеется). На восхождении в гору было очень тяжко, но потом второе дыхание открывается… И затем уже как горный козлик…

- За головы ПАНов же духи обещали много денег. За вашу тоже обещали?

- За мою лично не знаю, а то что за любого наводчика, это да. Так было всегда. За летчиков и за авианаводчиков. Потому что задача №1 у противника всегда – убить авиационного наводчика. Не пехоту расстрелять, а найти среди пехотинцев наводчика и убить его, чтобы он не мог вызвать авиационную поддержку.

Тот самый пост, подсказавший героя для интервью

- Вернусь к вашему отцу. В одном из материалов попалось, что он любил очень фильм «ВБИОС», и якобы последняя фраза его была из фильма - «В бой идут одни старики».

- Я, честно говоря, не знаю точно, была ли такая фраза, да была такая информация, не помню, кто ж мне об этом говорил. Но по смыслу, наверное, так и было. Потому что он тогда уже закончил службу, собирался домой, планировалось, что я приеду, он меня встретит и вернется в Союз. Он не должен был никуда лететь в тот день. Но возникла ситуация, нужно было поднять воздушный пункт управления (шла боевая операция), ну он и сказал офицеру – ладно, сиди, в бой идут одни старики, и полетел на «восьмерке».

Во время этой операции подбили Ми-24, и ребята запросили помощь – огонь по ним продолжался. Батин вертолет оказался ближе, чем поисково-спасательная пара, поэтому он дал команду снижаться, во время снижения им отбили хвостовую балку, и вертолет ушел в неуправляемое падение. Еще при падении отец дал команду экипажу сразу покинуть вертолет. Посадка была очень жесткая. Ребята выпрыгнули в боковые створки, отползли за камни, потому что стреляли, и они видели, как батя показался в боковую дверь, но в этот момент внутри вертолета произошел взрыв – взорвались баки с горючкой. Батю охватило пламя и его выбросило из вертолета.  Пока подбежали, потушили, он полностью обгорел и сердце не выдержало… Он тогда погиб единственный из семерых. Но зато я точно знаю, что он теперь в раю. Потому что он погиб, спасая других. Отдал жизнь за друзей.

- Во время службы авианаводчиком вам дали орден Боевого Красного Знамени и присвоили внеочередное звание. Это за эффективную работу?

- Ну, я узнал об этом несколько позже. А первый раз меня хотели представлять к награде на первой же боевой операции. Причем пехота. Сказали, что я очень рисковый парень. А ребята из группы потом сказали: «Ну вот, теперь ты знаешь, как наводить нельзя!» (смеется).

- Это не тогда, когда вы наводили огонь в 60 метрах от себя?

- Да, тогда. Это большой риск был, конечно. Наведение ведь как осуществляется? Берется дымовая шашка и кидается как можно дальше от себя, сообщается расстояние и азимут от дыма до цели…  У нас потери всегда большие были среди наводчиков.  И хотя с моей группы никто не погиб, но все были ранены, ни один целым не вернулся.

- Какое расстояние считается оптимальным для наведения?

- Оптимальное то, которое поражает противника. У меня было два таких наведения, очень рисковых. Одно вот это, на первой боевой операции, а второе - я вслепую наводил, когда роту зажали. Я уж думал, что никак не смогу помочь ребятам…

- А где их зажали?

- Это под Кандагаром было, в зеленке. Проводилась крупная армейская операция, и одна рота нарвалась на засаду. Комбат меня с ними не пустил, и мы оставались на броне, броня же в зеленку не поедет. А динамики были выведены (у меня даже фотка есть такая – сижу на БТРе и смотрю в бинокль), и потом в эфире началась пальба, крики и все, что обычно бывает на войне: «Нас зажали, мужики, убивают, помогите…». А артиллерии куда стрелять? И я не вижу, куда наводить. Тогда мне пришла мысль (вот классная мысль всегда от Бога!) взять пехотную радиостанцию, выйти на связь с командиром роты и как-то с ним договориться о взаимодействии. Выстроил боевой путь, откуда заходить летчикам, а потом уже последняя моя фраза была: «Вертолетчикам работу разрешаю, но если вы хоть чуть-чуть промахнетесь, вы там положите всех».

- Ребята потом благодарили?

- Ну, там когда ветолетчики пустили НАРы свои, я смотрю в бинокль - столбы разрывов такие, и в эфир – «Зааап…» - и обрывается голос. Я так понял, командир хотел крикнуть «Запрещаю работу», потому что положили совсем рядом. А потом он так запнулся – и тут же «Отлично! Давай еще!» И ребята-вертолетчики молодцы, отработали ювелирно. Моя ведь задача - вывести и поставить вертолет так, чтобы он четко увидел цель и чтобы вместе с тем не попал под огонь противника. А в прицел берет он сам. И тут уж как штурман на Ми-24 отработает. Еще было важно, как командир роты сработает. Потому что тут вовремя надо выбросить дымовую шашку, чтобы летчик увидел. Чуть позже – летчик уже пролетел, он уже не успеет выстрелить. Чуть раньше – пока дойдет, пока отыщет тебя, вас перестреляют, потому что дымовая шашка показывает, где ты находишься, и огонь противника сразу туда. Но тут у нас все слаженно получилось. … Потом, конечно, ребята поблагодарили.

- Не буду спрашивать про день, когда вы подорвались на мине и лишились обеих ног. Есть статьи, где об этом подробно рассказывается, отмечу лишь, что там о-о-очень красочно описано, каким упорством, потом и болью вам далось освоить протезы…

- Ну, конечно, это тяжело, просто вопрос в том, что ты либо сдаешься, либо преодолеваешь.

- Но в итоге вы совсем не хромаете. Абсолютно ровная походка. Сколько ушло времени, чтобы настолько освоить протезы, что окружающие перестали догадываться?

- Первые протезы я надел в ноябре 84-го, и уже в начале июля 85-го, когда поступал в академию, никто не знал, что я на протезах. Узнали случайно, в курилке. Мы сидели, и один парень за разговором хлопнул меня по ноге, удивленно спросив, что это у меня такое? Тогда и узнали. А так я строевым шагом ходил, и даже в составе учебного отделения маршировал.

- Судя по тому, что некоторые так и остаются в коляске, либо хромают, это очень непросто. Возможно, влияет то, какая часть ноги утеряна.

- Здесь разные факторы. Например, я видел и встречал, когда ребята с одной ногой и ампутацией меньше, чем у меня, ходили с палочкой, то есть хуже, чем я. Но у меня была задача – остаться в армии. А значит, я должен был прийти в штаб ВВС строевым шагом безо всякой палочки. Оно так и произошло. Я зашел в кабинет, доложил. Полковник сидел за столом, в бумагах дописывал что-то. И говорит, мол, присаживайся, в ногах правды нет. А я ему возьми и брякни, как в фильме про Маресьева: «А у меня нет ног». Он спросил, можно ли пощупать (смеется), вышел из-за стола: «Ну ты даешь!»… И повел меня по кабинетам: «Вот, смотрите, как ходит - второй Маресьев!».

И все, после этого мне не пришлось никого уговаривать, чтобы меня оставили в Вооруженных силах. Кстати, командование и правда видело меня вторым Маресьевым – мне поступало предложение пойти летать штурманом-инструктором.

- Раз уж вы вспомнили о Маресьеве… Вы не раз упоминали, что благодаря книге о нем, у вас не было страха и паники, что как же вы теперь без ног будете жить.

- У меня образ Маресьева стал сразу перед глазами, как живой. Раз он смог, значит и я смогу. Он советский человек - я советский человек, он летчик – и я летчик. Это очень важно, на самом деле иметь пример и веру. Что я хуже, слабее? Это даже без веры в Бога тогда было, а сейчас-то я тем более знаю, что Бог испытаний свыше сил не дает. И мне ведь действительно все по силам оказалось.

- Вот вы поступили в Военно-воздушную академию им. Гагарина. Это ж там вы написали свой «Курс боевой подготовки офицеров групп боевого управления авиации» или по-простому - авиационных наводчиков?

- Там. Целый год посвятил этому вместо учебы (улыбается).

- Вас попросили, зная о вашем опыте?

- Никто меня не просил. Это было просто необходимо. Чтобы вот так же не ехали, как я, лопух. Но сначала, когда я их написал, пришел на нашу кафедру управления. Там отослали меня к замначальника академии. Он говорит: «А кто тебе задачу ставил?» - «Никто» - «Вот когда нам поставят задачу из Главного штаба, тогда и будешь писать и отсылать. Свободен». Тогда я взял эти документы и поехал в Главный штаб. Показал там мужикам в отделе боевого управления. А им, наоборот, как воздуха не хватало этого, они ж отвечали, по сути, за это дело. И документы мои быстро были приняты. Разослано в институты, в войска. Пришли положительные отзывы, и все было запущено в дело.

Протезы не помеха успешному вождению

- Вождение вы же тоже уже на протезах осваивали?

- Обучаться ездить на машине я стал еще в академии, на втором курсе. Мне вроде как положено было учиться на машине с ручным управлением, но я не представлял, как это я руками будут управлять. В общем, я сдал на вождение автомобиля с обычным управлением. С тех пор вожу машину. Причем раньше был не автомат, а обычная «Таврия», которую выдавали инвалидам.

- После академии сколько еще вы отслужили?

- В целом после ранения я 17 лет еще отслужил, уволился в 1997 году.

- После ранения значительное место в вашей жизни заняла деятельность в сфере помощи инвалидам.

- Это началось, когда я в 87-м году заканчивал академию, меня попросило ЦК ВЛКСМ, чтобы я возглавил создаваемое тогда государством Всероссийское общество инвалидов. Дело было нужное, потому что инвалиды вообще никак не были объединены, каждый сам по себе. Но я отказался, естественно, потому что я не собирался увольняться из Вооруженных сил. И тогда меня попросили просто войти в состав правления заниматься афганцами-инвалидами на общественных началах. Днем я служил в штабе, а после службы вечерами ездил по ребятам-инвалидам.

- Позже вы возглавили Координационный совет по делам инвалидов при президенте Ельцине. Как это совмещалось со службой?

- Я оставался военнослужащим, просто был откомандирован в распоряжение президента России. Моя предшествующая деятельность во Всероссийском обществе инвалидов привела к тому, что за два года я проанализировал ситуацию, выработал предложения, как усовершенствовать систему государственного управления по решению проблем инвалидности и инвалидов и вышел с ними. Для этого и был создан Координационный комитет. Кстати, тоже у американцев «снял» это – у них такой орган есть. Мы почему-то все время запаздываем в управленческих делах. Комитет разрабатывал проекты указов президента, касающиеся улучшению положения инвалидов. Тем более со всеми трудностями я сталкивался на своем опыте. С деревянными протезами, с неповоротливыми тяжелейшими колясками, с которыми никуда не въедешь. Я ходил на протезах, на которых ходили еще в первую мировую войну – де-ре-вян-ных! Попробуйте из дерева выпилить, чтобы по ноге. Это невозможно. Это не по гипсовому слепку… И так далее.

Моржеванию протезы тоже не помеха

- Можете привести пример таких улучшений?

- Например, мы разработали указы, согласно которым были внесены изменения в строительные нормы и правила. То есть стало обязательным при проектировании создавать доступную среду для инвалидов: пешеходники для слепых с сигналами, вот эти пандусы, лифты в социальных учреждениях и т.д. А то какое-нибудь отделение социального обеспечения на 3-м этаже и никакого лифта. Ну и как туда? Помню, был и пятый этаж, и я туда взбирался. Ну это же издевательство? По этим указам Москва при Лужкове начала все это реализовывать. Другое дело, что в других городах все это долго не происходило, и только при Путине начало реализовываться. Далее. Про «одно окно» для инвалидов заговорили в двухтысячных годах, но посмотрите наши указы – когда это было сделано и прописано как законодательная основа.

Даже на международном уровне мы оставили свой след. Всемирный день инвалидов, вернее, лиц с ограниченными возможностями - это моя идея, я пришел с ней Ельцину, он поддержал, и я лично писал ООНовскую резолюцию, отправил ее в постпредство, потом приехал туда в качестве главы делегации на сессию Генассамблеи ООН, в 1992 году, когда этот день был установлен. Мне потом даже в ООН предлагали работу…

- Как получилось, что вы, будучи известным политиком, Героем России, депутатом, кандидатом в губернаторы, бизнесменом и т.д. вдруг «пропали с радаров», а потом еще и ушли в монашество?

- Господь ведет к себе человека всю его жизнь. В одном случае человек отмахивается от Бога, в другом случае нет. Но чтобы «клиент созрел», конечно, должны произойти определенные обстоятельства. Главное здесь следующее. Что все, что он до этого делал, даже хорошее, вдруг начинает казаться полной бессмыслицей. Суетой сует. К 2009 году, будучи успешным, я оказался в тупике и пустоте. Все, что имел, не радовало. Был окружен людьми, но чувствовал себя одиноким. Мне даже помогать никому не хотелось: все достало, во всем разочаровался. Перегорел. Вроде как чужие проблемы решал, а себя терял все сильнее. Стал злоупотреблять водкой, не понимал, к чему стремиться дальше…

- А сейчас?

- А сейчас я монах, ничего не имею. Но счастливый. Не одинокий и не пустой. Хотя я не скажу, что жизнь моя стала легче. Духовная брань тяжелее, чем работа в социалке. И победа над собой самая тяжелая, легче другим помогать, чем себя менять.

- Скажите, ваша жена же должна была дать согласие на ваш постриг?

- Да она писала согласие, у нее и сына сейчас своя жизнь, но у нас хорошие дружеские отношения.

- Кстати, судя по тому, сколько времени пришлось ловить окно для беседы, график у вас в монашестве не стал свободнее.))

- Я сначала думал, что в монашестве буду в сидеть в тишине и покое. Но не получается уйти в затвор (смеется). Получил педагогическое и психологическое образование, сейчас учусь на богословских курсах, провожу вебинары, создал православный научно-исследовательский практический центр душепопечения и реабилитации лиц с нарушениями психического и психологического здоровья «Всех скорбящих радость» - и теперь у меня постоянно живут люди, обращающиеся за помощью. Кроме того  приглашают на разные выступления. Я до монашества даже к гитаре не притрагивался лет восемь, а как монашество принял, так опять стал играть. Но это, кстати, действительно хорошее такое завершение встречи с молодежью, когда берешь в руки гитару и поешь… чтобы тронуть душу.

- Что поете? Свои песни?

- Пою, например, «Что же я сумел понять», она у меня была в Афганском цикле песен - как раз о том, что я сумел понять, побывав там. Или пою «Поговори со мной трава». Это стихи Саши Карпенко, моего друга, музыка моя.

Чуть позже вы сможете узнать, что спел о.Киприан после интервью

- Как вам пришло в голову на протезах прыгать с парашютом?

- Не знаю, как-то мне нравилось прыгать с парашютом, так же как и летать, поэтому я и после ранения и полетал, и прыгал. В 94-м году, был первый прыжок с парашютом после ранения - с инструктором. А потом уже я сам прыгал регулярно. Перестал прыгать в 2003 году, после того как у меня на свободном падении – 50 секунд – вырвало вывихнутое плечо. Да и с протезами неудобно было – то ремни после приземления порвутся, то сам протез треснет.)) Я тогда перешел на паралёт - это специальный парашют и к нему двухместная телега с мотором. Даже специальную летную школу закончил, официально получил документ Росавиации - пилота паралёта. Покупал я паралет, чтобы детей вывозить на реабилитацию – он с дугами безопасности по бокам. Для детей это вообще такой заряд энергии! У меня этот паралёт до сих пор есть. Только времени нет полетать.

- Кто такой герой в вашем понимании?

- Наверное, можно исходить из определения награды Героя - это высшая степень отличия за совершение геройского подвига, то есть за поступок, который совершен в условиях смертельного риска для жизни ради людей. Значит герой - тот человек, который в условиях смертельной опасности на первое место ставит не себя, а ближнего, Родину свою в целом, и готов отдать жизнь ради них. Причем делает это абсолютно осознанно, а не потому что исполняет воинский долг.

- Наши военные сейчас в Сирии. Снова помогают отстаивать справедливость. Чтобы вы хотели им сказать, ну или может быть вообще всем военным, которых судьба занесет в горячие точки.

- Самое главное, не надо бояться смерти. Надо бояться другого - умереть трусом, предателем, бессовестным человеком. Я был на том свете. Во время операции после ранения я трижды был в состоянии клинической смерти. Но в моей памяти сохранился опыт моей посмертной жизни. Я точно знаю, что я там жил. Я видел свет. И ощутил там такое состояние радости, которое испытать в земной жизнь невозможно. Поэтому страшно не умереть, а умереть вне Бога.

Фото из архива В.Буркова/о.Киприана и #Fighterbomber

За идею интервью спасибо Николаю Анисимову, за помощь в подготовке интервью – подписчице Елене.

P.S. Уверен, что несмотря на наличие в сети немалого количества статей и прочих материалов о жизни п-ка Буркова/о.Киприана, целый ряд подписчиков впервые откроет для себя этого яркого и незаурядного человека, о жизни которого можно написать книгу, а каждый эпизод достоин отдельной статьи. К сожалению, даже формат большого интервью имеет свои ограничения по объему, и осветить все вопросы просто невозможно. Но надеюсь, что эта беседа заставит многих поискать в интернете более подробную информацию о судьбе полковника Буркова, так как много интереснейших эпизодов просто не могли поместиться в материал.